Обернувшись, комиссар взглянул на кампус, раскинувшийся в нескольких сотнях метров отсюда. Его родители тоже преподавали, только в маленьких коллежах под Лионом. Он мало что помнил о своем детстве. С годами уют семейного кокона стал казаться ему слабостью, ложью. Он довольно быстро понял, что ему предстоит завоевывать свое место под солнцем в одиночку, своими силами, и начинать нужно сейчас же, не откладывая. В возрасте тринадцати лет он потребовал, чтобы родители отдали его в интернат. Они не осмелились воспретить сыну это добровольное изгнание, но в ушах у него до сих пор звучали рыдания матери за стеной; эти звуки пронизывали ему мозг и одновременно физически ощущались кожей как что-то неприятно влажное и теплое. Он постарался отрешиться от всего этого.

Четыре года в интернате. Четыре года одиночества и спортивных тренировок наряду с учебой. Все его надежды были устремлены к единственной цели, единственной дате – призыву в армию. В семнадцать лет Пьер Ньеман блестяще сдал экзамены на степень бакалавра, прошел обязательное трехдневное медицинское обследование и попросился в офицерскую школу. Когда врач, майор медицинской службы, объявил Ньеману, что его забраковали, и сообщил причины отказа, юноша сразу понял, в чем дело. Его предали собственные страхи. Теперь он знал, что его удел – длинный, непроглядный туннель без единого укрытия, где будет только кровь да свирепые псы, рычащие во тьме, на выходе...

Другие отступились бы, смирившись с вердиктом психиатров. Но не таков был Пьер Ньеман. В яростном стремлении к успеху он продолжал закалять тело и волю. Раз ему не суждено быть военным, он выберет себе другую войну – уличную, скрытую войну с повседневным злом. Он отдаст все силы, всю свою душу этой бесславной войне без фанфар и знамен, но будет вести ее до победного конца. Ньеман решил стать полицейским. С этой целью он долгие месяцы тренировался, чтобы пройти психологические тесты. И в результате был принят в полицейскую школу городка Канн-Эклюз. Вот когда наступила долгожданная эра грубой силы – стрельба в тире, изучение приемов борьбы, и всюду он был лучшим. Ньеман непрерывно совершенствовался. Он стал полицейским высшей пробы, упорным, несгибаемым, жестоким и хитрым.

Сперва он работал в окружных комиссариатах, затем его как элитного стрелка перевели в подразделение, позже названное КРБ (карательно-розыскная бригада). Начались спецоперации. Он впервые убил человека. В тот день он окончательно смирился с довлеющим над ним проклятием и заключил договор с самим собой. Ему уже никогда не быть храбрым солдатом или достойным офицером. Но он станет уличным бойцом, яростным, неумолимым, и утопит собственные страхи в жестокости асфальтовых джунглей...

Внезапно Ньеман услышал странные, как во сне, дробные шажки. Пес был мускулистый, его гладкая шерсть лоснилась под дождем. Черные глаза – пара блестящих бусинок – впились в полицейского. Пес медленно приближался, вихляя задом. Его влажный нос подрагивал, принюхиваясь к незнакомцу. Вдруг он зарычал, и в глазах его зажглась ярость. Он учуял запах страха, исходивший от незнакомца.

Ньеман окаменел от ужаса.

Он знал, в чем дело. Железы испуганного человека выделяют особую секрецию, которую чуют собаки; ее запах вызывает у них боязнь и враждебность. Один страх порождает другой.

Пес залаял и злобно ощерился. Сыщик вынул револьвер.

– Кларисса! Кларисса! Ко мне, Кларисса!

Ньеман наконец стряхнул с себя леденящее оцепенение. Сквозь красную пелену, застлавшую глаза, он увидел седого мужчину в грубом свитере. Тот подбежал к Ньеману.

– Вы что, спятили?

Ньеман через силу пробормотал:

– Полиция. Уходите отсюда. И заберите вашего пса.

Человек изумленно глядел на него.

– Ну надо же!.. Рассказать кому, так не поверят. Идем, Кларисса, идем, девочка!

Собака и хозяин удалились. Ньеман попытался сглотнуть слюну. Горло высохло напрочь, стало неприятно шероховатым.

Встряхнувшись, он спрятал револьвер в кобуру и пошел вдоль здания. Сворачивая за угол, он пытался вспомнить – и никак не мог, – сколько же времени он не был у своего психиатра.

За вторым углом корпуса он наткнулся на женщину.

Фанни Ферейра стояла возле открытой двери и драила наждачной бумагой ярко-красную байдарку. Наверное, именно на ней она сплавлялась по горным рекам.

– Здравствуйте, – сказал комиссар с полупоклоном.

К нему уже вернулись обычная сила и уверенность к себе. Фанни подняла глаза. На вид ей было лет двадцать, не больше. Бархатистая кожа. Кудрявые волосы легкими завитками обрамляли лоб и густой волной ниспадали сзади на плечи. Темный загар на матовом лице оттенял яркую, почти вызывающую голубизну глаз.

– Я полицейский комиссар Пьер Ньеман. Расследую дело об убийстве Реми Кайлуа.

– Пьер Ньеман? – недоверчиво переспросила девушка. – Черт возьми! Это невозможно!

– Почему?

Кивком головы Фанни указала на приемничек, стоявший у ее ног.

– О вас только что сообщили в новостях. Сказали, что сегодня ночью вы арестовали двух убийц в Париже, около Парк-де-Пренс. И это, мол, очень хорошо. Но вы изуродовали одного из них, а это очень плохо. Вы умеете раздваиваться или как?

– Я просто ехал всю ночь.

– И что же вы здесь делаете? Местных сыщиков нам, значит, мало?

– Ну, скажем, я прислан для подкрепления.

Фанни снова взялась за работу; она смачивала продолговатое днище лодки и обеими руками сильно терла его сложенной пополам наждачной пластинкой. Девушка выглядела крепкой, мускулистой. Одежда ее не отличалась элегантностью: облегающие неопреновые леггинсы, брезентовая роба и высокие, туго зашнурованные ботинки. Рассеянный солнечный свет мягкими бликами играл на людях и на лодке.

– Вы как будто стойко переносите этот шок? – полуутвердительно спросил Ньеман.

– Какой шок?

– Ну... вы ведь увидели мертвеца.

– Я просто стараюсь об этом не думать.

– Вам не трудно было бы побеседовать со мной?

– Вы ведь для этого сюда и пришли, верно?

Девушка не смотрела на комиссара. Ее руки сновали вверх-вниз, очищая дерево резкими точными движениями.

– При каких обстоятельствах вы обнаружили тело?

– Каждый уик-энд я сплавляюсь по горным рекам вот на этой штуке, – она указала на свое суденышко. – В тот день я уже заканчивала свой маршрут. В окрестностях кампуса есть каменная гряда, что-то вроде природной плотины, где течение замедляется и можно причалить без проблем. Я уже вытаскивала байдарку на берег, как вдруг заметила...

– В скале?

– Да, в скале.

– Это неправда. Я ходил туда. И знаю, что с того места невозможно что-либо разглядеть на пятнадцатиметровой высоте.

Фанни бросила наждачную бумагу в банку, вытерла руки и закурила сигарету. Эти простые жесты неожиданно разбудили в Ньемане жгучее желание.

Девушка выдохнула длинную голубоватую струю дыма.

– Тело находилось в скале. Но я увидела его не там.

– А где же?

– В реке. Оно отражалось в воде. Такое белое пятно в запруде.

Насупленное лицо Ньемана разгладилось.

– Именно так я и думал.

– Это важно для расследования?

– Нет. Просто я люблю ясность.

Помолчав, Ньеман спросил:

– Вы занимаетесь альпинизмом?

– Откуда вы знаете?

– Да так... Местность-то горная. И потом, у вас вид заядлой спортсменки.

Фанни повернулась к горам, окружавшим долину, и широко раскинула руки. Впервые ее лицо озарила улыбка.

– Это мои владения, комиссар! Все эти горы, от Большого Пика Белладонны до Рыжих скал, я знаю как свои пять пальцев. Когда я не хожу по рекам, то штурмую вершины.

– Как по-вашему, нужно быть альпинистом, чтобы поднять тело вверх по каменной стенке?

Фанни перестала улыбаться; теперь она пристально созерцала тлеющий кончик своей сигареты.

– Да нет, не обязательно. Скальные уступы образуют здесь что-то вроде лестницы. Но нужно обладать богатырской силой, чтобы втащить труп на такую высоту, не потеряв равновесия.