Ньеман просмотрел каждую карточку – за пятьдесят лет их набралось несколько сотен, – но ни одна фамилия, ни одна дата не помогли ему хоть как-то объяснить тайну.

Наконец он решил сравнить эти документы с оригиналами медицинских карт, хранившихся тут же, в подземелье. Пройдя вдоль стеллажей, он вскоре обнаружил их и достал полсотни папок. По его лицу струился пот, тело запарилось в пухлой синтепоновой куртке. Он разложил папки на железном столе так, чтобы видеть имена родителей на обложках. И начал сравнивать записи в картах с листками новорожденных.

Фальшивки.

С первого же взгляда ему стало ясно, что листки в папках подделаны. Этьен Кайлуа старался, как мог, подражать почерку медсестер, но при сравнении с подлинными документами разница сразу бросалась в глаза.

В чем же дело?

Комиссар положил рядом два первых листка. Сравнил каждую строчку, каждую колонку цифр. Ничего подозрительного. Две совершенно одинаковые записи. Он сравнил два других листка. И снова ничего. Листки совпадали абсолютно по всем параметрам. Сняв очки, Ньеман вытер запотевшие стекла и взялся за следующую пару, пристально вглядываясь в каждую букву.

И вдруг он увидел. Незначительное различие между настоящим и поддельным в каждой паре документов. РАЗЛИЧИЕ. Ньеман еще не знал, что оно означает, но внутренний голос нашептывал ему, что он нашел один из ключей к делу. Его лицо горело огнем, в то время как тело сотрясалось от озноба. Удостоверившись, что все прочие фальшивые листки имеют то же отличие от подлинных, он сунул их в картонку, вынес свою добычу на улицу и спрятал в багажник синего «Пежо», взятого в жандармерии, а сам вернулся в больницу, на сей раз в родильное отделение.

В шесть часов утра здесь все было объято покоем и сном, несмотря на слепящий свет неоновых ламп, отражавшихся в надраенном полу. Ньеман вошел, распугав медсестер и акушерок, облаченных в бледно-голубые халаты, шапочки и бумажные бахилы. Они попытались было задержать комиссара – на нем не было стерильной одежды, – но трехцветные «корочки» и непреклонный взгляд разом оборвали все возражения.

Наконец комиссар добрался до врача-акушера. Тот как раз выходил из операционной и был, судя по его бледному виду, на последней стадии изнеможения. Ньеман коротко представился и задал вопрос – всего один, большего ему не требовалось:

– Доктор, существует ли объяснимая причина того, что у младенца резко меняется вес за первую ночь своей жизни?

– Что вы имеете в виду?

– Часто ли бывает, чтобы новорожденный потерял или набрал несколько сот граммов в первые часы после появления на свет?

Врач ответил, не сводя изумленного взгляда с полицейского в надвинутой на брови шерстяной шапочке и кургузой женской куртке:

– Такое иногда случается. Но если ребенок очень уж резко теряет вес, его нужно немедленно и всесторонне обследовать. Потому что это опасный симптом и...

– Ну а если он его набирает? Набирает внезапно и много, за одну только ночь?

Врач скептически взглянул на комиссара.

– Вы что-то путаете. Такого никогда не бывает.

Ньеман широко улыбнулся.

– Спасибо, доктор!

Шагая по коридору, он на миг прикрыл глаза. Сквозь красноватые заслоны век перед ним постепенно вырисовывалась причина убийств в Герноне.

Ужасающая причина. Тайна пурпурных рек.

Ему осталось проверить лишь одну, самую последнюю деталь.

В библиотеке университета.

55

– Вон отсюда! Все вон!

Библиотечный зал был ярко освещен. Полицейские, склонившиеся над книгами, изумленно подняли головы. Шестеро из них все еще изучали труды, так или иначе касавшиеся понятий «зло» и «чистота». Остальные занимались списками студентов, посещавших читальный зал летом или в начале осени. И все они напоминали солдат, отправленных воевать туда, где давно уже закончились бои.

– Все вон! – повторил Ньеман. – Расследование закончено.

Полицейские испуганно переглядывались. Они наверняка знали, что комиссар отстранен от дела и не имеет права командовать ими. Вдобавок они дивились, с чего вдруг знаменитый сыщик напялил на голову нечто вроде шерстяного носка и держит под мышкой подмокший картонный короб. Но можно ли ослушаться самого Ньемана, особенно когда его приказ подкреплялся таким свирепым взглядом?!

Они встали и начали надевать куртки.

Один из полицейских, столкнувшись с комиссаром в дверях, тихо заговорил с ним. Ньеман узнал коренастого лейтенанта, которому было поручено штудировать диссертацию Реми Кайлуа.

– Я просмотрел этот кирпич, комиссар, и хотел вам сказать... Конечно, может, это все ерунда, но выводы Кайлуа меня лично поразили. Помните, я говорил: у него там описан athlon – из тех, что жили в древние времена и соединяли в себе ум и силу, дух и тело. Так вот, Кайлуа выдвигает проект возрождения таких античных героев. Но только проект в высшей степени странный. Он вовсе не призывает к разработке новых программ для школ или университетов. И не предлагает переобучать преподавателей. В общем, он пишет о другом пути...

– Генетическом.

– Ага, я вижу, вы успели заглянуть в его писанину! Слушайте, он же с приветом, этот тип! Он убежден, что интеллект – это биологическая реальность. Генетическая составляющая, которую нужно объединить с другими генами, отвечающими за физическую силу, и тем самым создать нового идеального человека – такого, как древний athlon.

Эти слова набатом гудели в голове Ньемана. Теперь он знал, в чем суть заговора под названием «пурпурные реки». И ему претило выслушивать косноязычные рассуждения на эту тему из уст простоватого полицейского. Ужас должен быть темным, подспудным, потаенным. Запечатленным огненными письменами в его душе.

– Ладно, иди, парень, – буркнул он.

Но лейтенант, воодушевленный собственной понятливостью, разговорился вовсю:

– В конце диссертации Кайлуа пишет о контроле за рождаемостью, о строгой селекции супружеских пар, в общем, о тотальной системе выведения новой породы людей... Это бред сумасшедшего, комиссар! Как будто читаешь фантастический роман шестидесятых годов... Черт возьми, если бы парня не угробили, было бы над чем посмеяться.

– Хватит, иди отсюда!

Коренастый лейтенант недоуменно воззрился на Ньемана, нерешительно потоптался у двери и наконец исчез.

Комиссар пересек просторный, теперь уже совершенно пустой читальный зал. Его снова начал бить озноб; голова болела так, словно ее жгли электродами. Наконец он добрался до стола на возвышении в центре зала – это было рабочее место Реми Кайлуа, старшего библиотекаря университета.

Ньеман включил компьютер, пробежал пальцами по клавишам. Но едва засветился экран, как комиссар понял всю нелепость своих действий: сведения, которые он искал, относились к периоду до 70-х годов, а значит, не могли быть заложены в программу.

Ньеман стал лихорадочно рыться в ящиках стола, ища бумагу, крайне интересовавшую его.

Не список книг.

И не список студентов.

Просто-напросто план застекленных кабинок, в которых долгие годы сидели тысячи и тысячи студентов.

Как ни абсурдно это выглядело, но именно в логике распределения читателей по кабинкам, тщательно организованного обоими Кайлуа, отцом и сыном, Ньеман надеялся обнаружить связь с тем, что он узнал в родильном отделении больницы.

Наконец он отыскал план. Открыв принесенную коробку, он снова разложил перед собой карточки новорожденных. Он вычислял годы, когда эти младенцы становились студентами и читателями библиотеки, а затем разыскивал их имена в списке мест, тщательнейшим образом составленном обоими старшими библиотекарями.

В каждой клеточке плана значилась фамилия студента. Трудно было представить себе более логичную, более строгую и более удобную систему для заговора, если таковой действительно существовал. Каждый ребенок, чей листок имелся в пресловутой картотеке, спустя двадцать лет становился студентом и в течение многих дней, месяцев и лет занимал, по указанию библиотекаря, одну и ту же кабинку; более того, перед ним всегда сажали одного и того же студента противоположного пола.